Подлесная Амалия
Подлесная Амалия Григорьевна родилась в одной из деревень Витебской области в 1932 году. Амалия Григорьевна рассказывает:
«Когда началась война, в Белоруссии создалось много партизанских отрядов, и всё население, в том числе и моя семья, ушло в болота с детьми и семьями. В феврале–марте 1943 года мы были окружены немцами и два месяца кружили, пытаясь прорваться через «Суражские ворота». Днями шли, а на ночь делали навес, раскапывали снег, разжигали костер, варили из брусничника и коры что-то типа супа. Спать ложились на кострище, детей в центр, а взрослые вокруг. За ночь некоторые старики, дети, больные замерзали, мы их утром закапывали в снег и шли дальше.
Так продолжалось два месяца, в течение которых немцы всё сжимали и сжимали кольцо окружения. В самих уже «Суражских воротах» нас немцы почти взяли, но мы вырвались и бежали по снежному полю задом наперёд, заметая следы.
В мае 1943 года всем партизанам было приказано перебраться на Запад воевать там, и нас вместе с ранеными должны были на самолёте переправить за линию фронта. Папа той зимой отморозил ноги и почти не мог ходить, поэтому он остался прикрывать уход отряда. Так он там и погиб.
А рано утром в день отлёта немцы напали на село и нас с мамой схватили. Ни одеться, ни обуться не дали, погнали нас с собаками в лагерь — бывшие казармы Витебского 5-го железнодорожного полка. Детям даже пописать не разрешали остановиться.
В лагере кормили один раз в сутки чечевицей с червями, один раз сварили дохлую лошадь. В бараке нары были из сетки рабицы, а сверху уж кто кафтан бросит, у кого что есть. Мы с мамой на мамином жакете и спали. Около года мы там пробыли, а 29 сентября немцы, отступая, затолкали нас в вагоны так плотно, что ни сесть, ни детей поставить было нельзя. Матери детей на руках всё время держали. Давали ведро воды на весь вагон и буханку хлеба. И всё. За 10 дней пути два раза только остановили поезд вынести трупы и парашу.
И привезли нас в Oсвенцим. Лай собак, свист нагаек, крики… Загнали нас в баню, раздели догола, обстригли наголо, вымазали какой-то дрянью вонючей и затолкнули в крематорий. Там у них такая технология была: в тумбы с решёткой сверху засыпалось вещество «циклон», которое при взаимодействии с кислородом выделяло газ, и люди задыхались. Потом под ними поворачивался пол, и они ссыпались в вагонетки, которые везли в печи. Но нас не душили, а облили горячей водой, чтобы мы смыли грязь. Потом накололи номера, мне — 65910, а маме — 65909, выдали женщинам полосатые вязаные халаты и деревянные колодки, а детям просто рваньё какое-то.
В бараке мы попали на третий ярус, там хоть сесть можно было. А на первых двух — только лежать. Нары были застелены в один слой мешками и соломой пополам с блохами и вшами. Хлеба давали грамм 50 из соломы, жмыха и целлюлозы и 10% только муки и маленький кусочек маргарина или повидла, в который подмешивали какое-то лекарство, чтобы женщины не менструировали и не беременели.
Выгоняли в 5—6 утра, выносили трупы, парашу. Через два месяца немцы решили, что незачем детей зря кормить. Сказали матерям, что детей переведут в теплые бараки и будут хорошо кормить. Каждая мама старалась своё дитя маленькое туда определить. А я от мамы не хотела уходить, говорила: «Останусь с тобой в бараке». Она меня уговаривала долго. В результате я почти самая последняя в строю детей оказалась. Детей уже почти всех вывели за ворота, когда полячка одна крикнула: «Русские, куда вы смотрите, ваших детей сжигать ведут!» Что тут началось! Дети обратно побежали, немцы ворота лагеря закрыли, женщин стали прикладами избивать и в бараки заталкивать. Я повисла у мамы на шее, фриц меня от мамы оторвал, ударил сапогом. И больше маму я не видела. Её сожгли…
А меня отвезли в лагерь Потулице — одну из лабораторий доктора Менгеле. Там он над нами ставил опыты: заражал трахомой, капал в глаза чем-то, от чего у нас повылезали все ресницы, откачивал кровь у «чистых детей», колол какие-то уколы, от которых вскакивали кровавые шишки, — сначала в одну грудь, потом в другую, потом в спину. После третьего укола меня полячка-воспитательница поймала в коридоре и спрятала в своей комнате под своей периной. А тех, кому сделали четвёртый укол, забрали с высокой температурой в лазарет, и обратно они уже не вернулись.
Самых живучих потом перевели в детский трудовой лагерь в Быдгощ. 19 или 20 января 1945 года вдруг всё загремело, погас свет, и немцы бросились отступать. В первую очередь вывозили взрослых пленных. Наше здание немцы вывезти не успели, но заминировали со всех сторон. А мальчишки пробрались в подвал и перерезали провода к бочкам с порохом, где-то раздобыли красную тряпку и повесили на крыше, как флаг.
Вскоре земля вся затряслась, и мы увидели танки! Со звёздочкой! Наши! Мы все повыскакивали! Они нам: куда вы, вернитесь в укрытие, бои идут, под танки попадёте! Но мы все на танкистах повисли – каждый в них видел кто отца, кто брата, кто какого родственника.
Два месяца нас лечили советские врачи, одежду дали тёплую, обули, а в марте в санитарных вагонах нас повезли в СССР. И вот как только поезд пересёк границу, он остановился, открыл двери, и все выбежали из вагонов и бросились на землю — родную землю целовать».
Текст, фото: Амалия Подлесная
«Когда началась война, в Белоруссии создалось много партизанских отрядов, и всё население, в том числе и моя семья, ушло в болота с детьми и семьями. В феврале–марте 1943 года мы были окружены немцами и два месяца кружили, пытаясь прорваться через «Суражские ворота». Днями шли, а на ночь делали навес, раскапывали снег, разжигали костер, варили из брусничника и коры что-то типа супа. Спать ложились на кострище, детей в центр, а взрослые вокруг. За ночь некоторые старики, дети, больные замерзали, мы их утром закапывали в снег и шли дальше.
Так продолжалось два месяца, в течение которых немцы всё сжимали и сжимали кольцо окружения. В самих уже «Суражских воротах» нас немцы почти взяли, но мы вырвались и бежали по снежному полю задом наперёд, заметая следы.
В мае 1943 года всем партизанам было приказано перебраться на Запад воевать там, и нас вместе с ранеными должны были на самолёте переправить за линию фронта. Папа той зимой отморозил ноги и почти не мог ходить, поэтому он остался прикрывать уход отряда. Так он там и погиб.
А рано утром в день отлёта немцы напали на село и нас с мамой схватили. Ни одеться, ни обуться не дали, погнали нас с собаками в лагерь — бывшие казармы Витебского 5-го железнодорожного полка. Детям даже пописать не разрешали остановиться.
В лагере кормили один раз в сутки чечевицей с червями, один раз сварили дохлую лошадь. В бараке нары были из сетки рабицы, а сверху уж кто кафтан бросит, у кого что есть. Мы с мамой на мамином жакете и спали. Около года мы там пробыли, а 29 сентября немцы, отступая, затолкали нас в вагоны так плотно, что ни сесть, ни детей поставить было нельзя. Матери детей на руках всё время держали. Давали ведро воды на весь вагон и буханку хлеба. И всё. За 10 дней пути два раза только остановили поезд вынести трупы и парашу.
И привезли нас в Oсвенцим. Лай собак, свист нагаек, крики… Загнали нас в баню, раздели догола, обстригли наголо, вымазали какой-то дрянью вонючей и затолкнули в крематорий. Там у них такая технология была: в тумбы с решёткой сверху засыпалось вещество «циклон», которое при взаимодействии с кислородом выделяло газ, и люди задыхались. Потом под ними поворачивался пол, и они ссыпались в вагонетки, которые везли в печи. Но нас не душили, а облили горячей водой, чтобы мы смыли грязь. Потом накололи номера, мне — 65910, а маме — 65909, выдали женщинам полосатые вязаные халаты и деревянные колодки, а детям просто рваньё какое-то.
В бараке мы попали на третий ярус, там хоть сесть можно было. А на первых двух — только лежать. Нары были застелены в один слой мешками и соломой пополам с блохами и вшами. Хлеба давали грамм 50 из соломы, жмыха и целлюлозы и 10% только муки и маленький кусочек маргарина или повидла, в который подмешивали какое-то лекарство, чтобы женщины не менструировали и не беременели.
Выгоняли в 5—6 утра, выносили трупы, парашу. Через два месяца немцы решили, что незачем детей зря кормить. Сказали матерям, что детей переведут в теплые бараки и будут хорошо кормить. Каждая мама старалась своё дитя маленькое туда определить. А я от мамы не хотела уходить, говорила: «Останусь с тобой в бараке». Она меня уговаривала долго. В результате я почти самая последняя в строю детей оказалась. Детей уже почти всех вывели за ворота, когда полячка одна крикнула: «Русские, куда вы смотрите, ваших детей сжигать ведут!» Что тут началось! Дети обратно побежали, немцы ворота лагеря закрыли, женщин стали прикладами избивать и в бараки заталкивать. Я повисла у мамы на шее, фриц меня от мамы оторвал, ударил сапогом. И больше маму я не видела. Её сожгли…
А меня отвезли в лагерь Потулице — одну из лабораторий доктора Менгеле. Там он над нами ставил опыты: заражал трахомой, капал в глаза чем-то, от чего у нас повылезали все ресницы, откачивал кровь у «чистых детей», колол какие-то уколы, от которых вскакивали кровавые шишки, — сначала в одну грудь, потом в другую, потом в спину. После третьего укола меня полячка-воспитательница поймала в коридоре и спрятала в своей комнате под своей периной. А тех, кому сделали четвёртый укол, забрали с высокой температурой в лазарет, и обратно они уже не вернулись.
Самых живучих потом перевели в детский трудовой лагерь в Быдгощ. 19 или 20 января 1945 года вдруг всё загремело, погас свет, и немцы бросились отступать. В первую очередь вывозили взрослых пленных. Наше здание немцы вывезти не успели, но заминировали со всех сторон. А мальчишки пробрались в подвал и перерезали провода к бочкам с порохом, где-то раздобыли красную тряпку и повесили на крыше, как флаг.
Вскоре земля вся затряслась, и мы увидели танки! Со звёздочкой! Наши! Мы все повыскакивали! Они нам: куда вы, вернитесь в укрытие, бои идут, под танки попадёте! Но мы все на танкистах повисли – каждый в них видел кто отца, кто брата, кто какого родственника.
Два месяца нас лечили советские врачи, одежду дали тёплую, обули, а в марте в санитарных вагонах нас повезли в СССР. И вот как только поезд пересёк границу, он остановился, открыл двери, и все выбежали из вагонов и бросились на землю — родную землю целовать».
Текст, фото: Амалия Подлесная